Каждое касание давало ему основу для того рисунка, который возникал в его воображении. С тем, как пальцы парня проходились по изгибам, складочкам, как касались то щек, то плавно скользили вверх, трогая переносицу, и по ней еще выше ко лбу. Они почти не отрывались от кожи, словно он сам чертил на лице падре незримый узор. Мягко и очень осторожно, его прикосновения были почти невесомыми, легкими как касание перышка.
Слова падре вызвали улыбку на его лице. Ему стало легче оттого, что мужчина не рассердился на него за это, не ругался и не посчитал его за ненормального, хотя это наверняка выглядело странно. Но теперь Эшли куда отчетливее «видел»  его. И это было важно для него самого.
Он придвинулся ближе к мужчине по инерции, когда тот приобнял его. Этот жест вызвал новую легкую смущенную улыбку на лице Джонса, но он ничего не сказал. Он конечно не видел и никак не чувствовал, что падре наклонился к нему. Потому как в этот же самый момент голову наоборот приподнял, будто хотел снизу вверх заглянуть на отца Томаса. Один неловкий момент с абсолютно синхронными движениями по отношению друг к другу, и Эшли почувствовал, как его губы вдруг соприкоснулись с…губами падре. От неожиданности он замер, а брови приподнялись в удивлении.

И началась эта отчаянная борьба между отголосками разума и неконтролируемыми чувствами, порывами, желаниями. Мимолетный, случайный поцелуй застыл, а затем вдруг продолжился, продолжился со стихийной стремительностью, не давая опомниться и противостоять. Как сильный порыв холодного ветра выбивает сквозняком окна, распахивая их, снося все на своем пути, так и этот поцелуй послужил рывком ко всей той страсти, что доселе хранилась где-то глубоко внутри.
Вслед за поцелуем Эшли ощутил прикосновение пальцев  к своей щеке, а затем  крепкие объятия. Он оказался так близко, так тесно к телу священника, что мог почувствовать, как быстро бьется его сердце и рваным ритмом доносится дыхание. Разум, задыхаясь, пытался вскрикнуть, что это что-то неправильное, что здесь что-то не так, а откуда-то внизу живота росло это волнующее напряжение, и каждое прикосновение отца Томаса был так сладко, так приятно и удивительно притягательно.
Это был его первый поцелуй. Губы мужчины оказались мягкими и ласковыми. Он чувствовал как они прижались к его губам, а после немного приоткрывшись снова коснулись, будто обхватив. Это было так приятно, и когда он на мгновение отстранился, Эшли даже почувствовал сожаление.
Он положил ладони на его плечи, но не оттолкнул. Поцелуи уже оказались на ее бледной шее, и мальчик наклонил голову вбок. Его пухлые губы приоткрылись, но он не ответил, не издал ни звука, лишь задышал чаще. От этих поцелуев и крепких объятий приятно кружилась голова и появлялось даже немного пугающее его желание, чтобы падре уже не отпускал его и не останавливался. Конечно, он довольно быстро возбудился, и это вызывало в нем волну стыда, ведь он был так близко к падре, которого сейчас обнимал за шею, млея от поцелуев. Эшли что-то невнятно простонал ему на ухо, уже чувствуя, как пылают щеки и сам прикоснулся губами к его подбородку.

Эшли не сопротивляясь улегся на кровать отца Томаса, а после даже и не заметил как быстро и ловко тот избавил его от всякой одежды. Лишь почувствовав холодок, по взволнованного сознания дошло, что он сейчас он лежит совсем голенький. По коже побежали мурашки. А затем стало намного теплее – к нему прижался падре. Он чувствовал кожей его дыхание, его пульс, его твердую грудь, вздымающуюся вверх-вниз в каком-то бешеном ритме, чувствовал, как его губы терзают рот в сладостном жадном поцелуе, а руки обхватывали за талию и смело касались члена. И Эшли с каким-то смешанным чувством изумления, стыда и тупого наслаждения чувствовал, что не может противиться этому: он послушно размыкал губы, отвечая на исступленные поцелуи, прогибался телом вперед, жался к падре, будто котенок, и краснел от прикосновений ниже пояса. Он ощущал его страшное, почти болезненное возбуждение, которое скрывать уже было бесполезно; пальцы Эшли зарылись в его волосы, и в один момент стало абсолютно все равно на то, что истошно кричал собственный разум. Ощущения, желания, эмоции затопили всякий здравый смысл и смутные предчувствия.
Он не раньше чувствовал подобного – сейчас его охватывало какое-то сильное стремительное, жадное удовлетворение и понимание того, что каждый твой шаг и каждое движение будут подхвачены с ещё большим жаром. Однако вместе с тем, Эшли ощущал, что падре скован, напряжен, что он нуждается в разрядке и мучительно пытается хоть как-то себя сдержать. Джонс и сам был на острой грани между первой в его жизни головокружительной страстью и стыдом, смущением и неуверенностью в том, что ему нужно делать.
- Падре… - простонал слепыш, сам не понимая чего он хочет, чего просит и зачем зовет его своим дрожащим, взволнованным голосом.