Даже священнику, успевшему увидеть и услышать много такого, о чем люди даже думать бояться, тяжело было сказать мальчику, что он ослеп, и вряд ли зрение к нему когда-нибудь вернется. Считай, своими руками отобрать у еще совершенно маленького человека жизнь.
Поэтому они с доктором и решили дать этому человеку хотя бы надежду. Очень часто, это все, что нужно для успокоения души.
Томас не мог вернуть Эшли обратно в приют. Достаточно было и того, что уже случилось. А дети бывают очень жестоки. Даже те, кого жизнь не пожалела. Они просто могли продолжать издеваться над слепым мальчиком. А тому итак не сладко.
Так что падре забрал Джонса к себе. И все это время, с того самого дня, как он его отвел к доктору, и как тем же вечером поселил у себя, Эшли практически не выходил из дома, отходя от полученной травмы, если от такой травмы вообще можно было отойти.
Но на голове рана уже зажила, оставив после себя только шрам, который начал зарастать волосами. Поэтому Гибсон решил, что пришло время Эшли развеяться. Возможно, посетив церковь, ему станет легче. Там он может снова петь (после травмы звонкий голос Эшли больше не звучал).
Томас осторожно вошел в комнату, где поселил мальчика. Еще вчера он уходил в церковь один, после того, как одна из монахинь приходила сидеть с ним. Сначала, конечно, сам падре оставался с ним, но в эти дни на него навалилось столько дел, что нужно было его обязательно присутствие: то похороны, то еще чего.
Сегодня он не оставлял Джонса на попечение престарелой женщины, а брал с собой.
- Эшли, ты спишь? – негромко произнес священник, - Не хотел бы ты пойти вместе со мной в церковь? Думаю, тебе пойдет это на пользу. Сегодня прекрасная погода, и дождь наконец-то закончился. – это была еще одна причина, почему падре решил взять мальчика с собой. Во-первых, дел у него не было, и он сможет уделить ему время, во-вторых, Эшли сможет наконец-то почувствовать на своем лице солнечные лучи. Не увидеть, конечно, но почувствовать. А это тоже немаловажно. Всю эту неделю шел дождь и слух мальчика, который стал еще более чувствительным, кажется, устал совершенно от шума дождя по крыше.

Томас смотрел на мальчика с большим сожалением. Он действительно сожалел о том, что произошло с его молодой жизнью, и все внутри его кричало, что так не должно было случиться. Но все же случилось, а падре больше ничего и не оставалось, как только молиться о спасении бедного ребенка.
- Я тебе помогу, - сказал он, проходя в комнату. Он-то быстро нашел сложенную одежду Эшли. Она была уже старая и потрепанная, как и у всех детей, что жили в приюте. Но чистая. Видимо, сестра Уэй выстирала ее совсем недавно. Падре же подумал о том, что надо бы сшить Джонсу новые вещи, вот только вспомнил, что швея-то из города уехала. Именно от этих мыслей он тяжело вздохнул, подумывая уже о том, где можно достать хорошие вещи для Эшли. Всех-то детей в приюте падре не всегда мог обеспечить обновками, но на одного ребенка и сил и средств у него точно хватит. Тем более, положение такое, что и просто так часто дают не только продукты и вино, но и одежду для приюта.
Тело у Эшли было очень красивым, этого падре не заметить не мог. Молодое, пятнадцатилетнее. Он прикусил губу, чтобы напоминать себе о том, что нужно держаться и не давать лишнюю волю рукам, как бы это тяжело ни было.
Сначала Томас стал помогать Эшли со штанами. Что было хорошим в его положении – смотреть падре мог куда угодно, мальчик этого все равно не увидит. Но как только эта мысль пришла ему в голову, он тут же себя застыдил. Вроде и нельзя с такой корыстью относиться к чужому горю. Но с собой ничего поделать не мог, и разглядывал мальчика не стесняясь, что его взгляд заметят. Но руки он все же слишком не распускал, пальцы его только изредка касались кожи ребенка. Пусть Эшли и не видит, зато все чувствует, а он мальчик не глупый. Дыхание же святого отца стало более глубоким и немного участилось. Рядом с ним уже давно не было такого красивого мальчика обнаженного мальчика так близко. Это, без сомнения, возбуждало. А над мужским своим естеством Томас точно был не властен.

Видимо, матушка Уэй рассказала Джонсу, как все произошло после его падения. А может, и сам мальчик догадался, что именно падре отнес его к доктору, ведь именно он и был там с ним. Мальчиком он был не глупым. Но теперь Томасу приходилось слышать слова благодарности, ему не хотелось, чтобы Эшли чувствовал себя из-за этого неуютно.
Диагноз доктора, Томас не сказал больше никому. Очень бы не хотелось так же, чтобы Эшли о нем невзначай узнал и потерял всякую надежду на выздоровление. Так что и матушка Уэй знала столько же, сколько знал и сам мальчик. Да и зачем этой пожилой женщине вникать в подобное? Она итак будет молиться за этого ребенка, а для молитвы и достаточно того, что ей рассказал падре.
- Не переживай об этом, Эшли, - только и сказал святой отец, пытаясь удержать свой голос в обычном своем спокойствии и благодушие.
Мальчик изо всех сил старался быть самостоятельным, видимо, еще не совсем осознавая, что отсутствие зрение тому помеха. По крайней мере, пока он сам к этому не привыкнет. Томасу же оставалось только помочь Джонсу привыкнуть к этому миру, не полагаясь на зрения, а только на слух, свои ощущения и память.
Пока Гибсон пытался отдышаться и успокоиться после такого одевания, Эшли подкинул новую «проблемку». Оказывается, Томас совсем забыл застегнуть ему штаны.
Ха-ха, да он бы с удовольствием и не одевал их.
- Конечно, - промямлил священник, дотрагиваясь до паха и застегивая пуговицы. Он чувствовал, что ему надо на воздух.
- Давай для начала позавтракаем, - сказал Томас, выводя мальчика из комнаты.
Дом у падре был хоть и двухэтажный, но небольшой. Простором в нем и не пахло, зато было очень уютно (правда, Эшли бы это сейчас при всем желании не заметил бы).
- Эшли, - тоном учителя из приходской школы начал отец Томас, - Запоминай количество шагов. Так тебе будет проще ориентироваться. Скоро будет лестница на первый этаж.
Они прошли по небольшому коридорчику, куда выходили комнаты второго этажа и падре положил руку Эшли на перила лестницы.

Томас проводил мальчика в небольшую кухню. Хотя это помещение трудно было назвать кухней целиком и полностью. Да, здесь находилось все, что требуется для приготовления еды, но не более. Сам стол, за которым и требовалось трапезничать, стоял уже в основном помещении дома – смесь столовой и гостиной. И тем не менее, он находился совсем рядом с кухней и даже не отделялся от нее дверью, только аркой. Завтрак обещал быть легкий и состоять из гренок и молока.
Гибсон грустно улыбнулся, когда Эшли спросил о зрении.
- Дай Бог, ты скоро сможешь видеть, - сказал он. Грусть священника заключалась в том, что он-то прекрасно знал со слов доктора, что излечение практически невозможно, но падре и улыбнулся от того, что мальчик так хотел верить в свое выздоровление. Томас считал это правильным, и именно это радовало его.
Будучи одиноким, Томас не баловал себя пищей, но готовить умел, как и любой другой одинокий мужчина. Просто для себя он готовить не спешил, мог обойтись кружкой молока и хлебом на завтрак. Матушки в церкви, зная об этом, верещали о том, что отец Томас, видите ли, слишком худой из-за своего питания. Но сейчас с ним жил еще и Эшли, а кормить растущий организм следовало хорошо, так что падре рассудил, что нужно приготовить все же гренки и налить молока.
Пост священника давал Гибсону кое-какие привилегии, так что молоко у него было всегда, хоть коров он и не держал никогда сам.
- Ты мне скажи, - улыбнулся падре, поджаривая хлеб. Запах гренок уже начал разноситься по кухне, и как-то само собой получалось учить мальчика полагаться на свои оставшиеся чувства.

Падре только иногда оборачивался на мальчика, стараясь, чтобы гренки не подгорели. Это он для себя ведь мог готовить, как получится, а теперь он жил не один. Рядом был настоящий мальчик, которому хотелось угождать. И Томас прекрасно понимал, к чему ведет такое желание, с ним уже случалось подобное.
- Почти угадал, - ответил падре весело, - Это гренки.
Хотя, откуда же ребенку из приюта знать, что такое гренки? Чтобы их приготовить, нужно обмокнуть кусочек хлеба я сырое яйцо с молоком. Увы, в приюте не было столько продуктов, чтобы накормить такую ораву. Кажется, там готовили кашу. Обычно на воде, потому как молока тоже было не много. Дети иногда пили молоко по утрам или вечерам. Немного легче было, когда в приюте имелась корова. Одна, но она исправно давала молоко. Увы, не долго. Корова была старая, какая уж была, а потому ее пришлось зарезать. Зато какое-то время дети питались белками.
- Сейчас попробуешь, - мягко сказал падре, складывая все на тарелку.
Он повернулся к Эшли, когда тот заговорил. Бедный мальчик, ему должно быть крайне неудобно принимать неожиданно свалившуюся на него благотворительность. Но что ж теперь поделать, если в приюте ему уже не место.
- Мы что-нибудь придумаешь, хорошо? - улыбнулся Томас, и повернулся обратно к столешнице, чтобы закончить начатое. Он слышал шаги даже за шварканьем сковородки и повернулся, чтобы посмотреть на мальчика, но тот уже сам подошел к нему и уперся руками в спину.
- Садись за стол, кушать пора, - сказал Гибсон, и если бы Эшли мог видеть, за наверняка заметил бы несколько смущенное лицо священника.

Готовое блюдо Томас разложил по тарелкам. Да так, будто Эшли мог увидеть это, в смысле, очень аккуратно, как настоящая домохозяйка. Налил молоко и уселся напротив. Завтрак падре посвятил тому, что, не отрываясь, смотрел на Джонса. Во-первых, следил, чтобы тот ничего не опрокинул и случайно не разлил молоко (другой одежды же у него пока не было), а, во-вторых, ему просто было приятно наблюдать за мальчиком.
- Нет, что ты, совсем нет, - ответил священник на возглас Эшли. Он-то не считал, что вообще обладает какими-то кулинарными способностями, и уже переживал о том, чем будет кормить этот молодой организм дальше, - Но рад, что тебе понравилось.
Когда оба поели, падре стал убирать тарелки со стола. Тратить время на то, чтобы мыть все, Томас не стал. Это ему казалось так долго и мучительно: идти набирать воду, нести обратно, - и все из-за двух тарелок и пары стаканов.
- Да, сейчас мы пойдем, - терпеливо, как казалось, хотя скорее просто по такой привычке общения с «младшими», повторяя их вопросы только в утвердительной форме, отвечал Гибсон. Он полотенцем вытер молочные «усы» у мальчика, который сам не в состоянии был их заметить (хотя чего уж, многие и зрячие мальчики совсем не замечают такой мелочи).
- Ну, все. Я готов, - доделывая мелкие дела, сказал священник и повернулся к Эшли, - Пошли? Считай шаги до двери и запоминай, - рекомендовал он напоследок.
Это был первый выход на прогулку после того, как Эшли упал и ослеп. Томас все еще боялся за его здоровье, вдруг мальчик физически ослаблен, а потому не торопился. Обычно же он ходил быстро: рост большой, а ноги длинные.

>>>>>>>> Бейкер-стрит

До конца этого дня Эшли пробыл в комнате. Когда только пришел, он не раздеваясь, лег на постель и через несколько минут задремал. Только оказавшись лежа на кровати, Эшли вдруг понял, как много сил потратил за ту часть дня, что был не дома. С момента травмы, он все это время был в доме отца Томаса, в этой комнате, а стоило ему сегодня выйти на улицу, как он тут же насобирал разнообразных приключений. И сам не заметил как из-за них, с непривычки быстро выбился из сил.
После такого сон-часа наступило время ужина. Эшли спустился вниз, по-прежнему желая быть как можно более самостоятельным. Это давало ему иллюзию того, что он может вести себя, как раньше, может быть тем же Эшли не смотря ни на что. Ужин был очень вкусным, и после него к Эшли в конату поднялся падре и прочитал ему немного из «Оливера Твиста», как раз там, где закончил читать Эшли последний раз, когда он мог читать. Эшли очень нравился и роман, и то, как читал его падре, поэтому он не хотел его отпускать, когда тот закончил читать главу.
Но было уже поздно. Мистер Гибсон ушел, и Эшли вновь остался наедине с собой. Немного поворочившись и помечтав о том, а что было бы, если бы он был на месте Оливера, Эшли все-таки заснул.
На утро он не мог вспомнить, что именно ему снилось и снилось ли вообще, но проснулся он с очень непривычным ощущением внизу живота. Там все было так напряжено. Будто там внизу разгорался маленький огонек, заставлявший чувствовать то, что он не чувствовал еще никогда. Окончательно проснувшись, Эшли осторожно провел руками вниз от груди по своему телу, пока его руки не наткнулись на его же член, что сейчас вдруг поднялся. Эшли резко дернул одеяло вверх, опустив голову вниз на свое тело, будто забыв что он все равно ничего не увидит. Брови парня поползли вверх от удивления. Он никогда прежде не ощущал, чтоб свой собственный орган вдруг становился больше и тверже, да еще и торчал вверх. И никогда прежде не чувствовал того, что испытывал в это мгновение. Аккуратно  дотронувшись пальцем, Эшли глубоко вздохнул.
Увлеченный метаморфозами своего организма он даже и не расслышал, как открылась дверь в его комнату.

Услышав голос падре, Эшли испуганно вздрогнул и поскорее ухватил простынь, рывком прикрыв свою наготу. Мысли заметались будто загнанные птицы – как же он не услышал вошедшего священника, как же стыдно, что он увидел Эшли совсем голого и как же скрыть то, что вдруг с ним сейчас происходило. Щеки залил румянец, Эшли совсем смутился.
- Нет… А разве это нормально? Почему…так? – тихо и запинаясь пробормотал мальчик, совершенно сбитый с толку. – Взрослею? Это что, болезнь какая-то?
Эшли еще чувствовал это жгучее напряжение внизу живота. Он ощущал, как его орган твердый и неослабевающий торчал вверх, и особо не догадывался, что в том месте, где он прикрылся ткань простыни изогнулась бугорком, только подчеркивая возбуждение мальчика. Он был очень смущен. Запутавшись в том, что с ним происходит, боясь, что это что-то неправильное, Эшли вслушивался в спокойный голос падре и пытался расслабится.
В приюте он никогда не слышал о таком. Его сверстники и младшие ребята в комнате по утрам быстро поднимались, заправляли кровать, умывались и занимались другими делами. Никто из них не лежал утром с нескрываемым возбуждением под одеялом. Старшие ребята не говорили с ними об этом, они много говорили о девчонках, но никогда не упоминали о том, с чем сейчас столкнулся Джонс.
Животик парня чуть дрогнул и втянулся от прикосновения руки падре. Эшли шумно сглотнул. Пальцы мужчины опускались по его телу так медленно и осторожно, что от этого Эшли казалось, что внутри него все разгоралось еще сильнее, чем когда он только проснулся. Он четко почувствовал, что плоть напряглась сильнее, когда рука отца Томаса откинула простынь и коснулась его там.
- Верю… - с тихим, прерывистым вдохом сказал он, вцепившись руками в одеяло.

Поначалу Эшли лежал тихо-тихо. Только раскрасневшееся личико могло красноречиво сказать, сколько чувств он испытывал, и насколько они были ему приятны. Глаза были закрыты, ресницы слегка подрагивали, передние зубки прикусили нижнюю губу, мышцы на лице будто застыли в напряжении, но и немое удовольствие не заметить было невозможно. Часто сбивчивое дыхание, быстрое облизывание нижней губы, глубокие прерывистые вдохи и крепкое сжимание одеяла. Он по прежнему стеснялся того, что происходило, он чувствовал удовольствие и боялся признаться себе даже мысленно в желании, чтобы падре не прекращал.
Для мальчика все это было впервые, поэтому каждое движение руки, каждое плотное прикосновение было для него новым, необычным и невероятным. Каждое новое ощущение будто существовало не только для его тела, но и впечатывалось в мозг, который сейчас, казалось, не работал совсем. Он так тонул во всем этом невероятном возбуждении и терпком наслаждении, что не услышал, что теперь не он один получал удовольствие.
Едва горячие губы накрыли твердую плоть, Эшли больше не смог сдерживаться. Его собственные ускусанные губы приоткрылись в долгом громком стоне. Мальчик прогнулся в спине и стал немного извиваться, теперь сладкие стоны не прекращались. Он чувствовал, как тугая пружина сексуального напряжения внизу живота все сжимается, готовясь взорваться, как что-то очень сильное и мощное подкатывает с каждым движением. Тело парня задрожало и вытянулось в струнку, он напряг и расставил пальцы ног. Он не сдерживал себя и быстро встретил свой первый в жизни оргазм. И как потом думал Эшли, это было лучшее, что было с ним.
Все вокруг на секунду отключилось, утопая в яркой вспышке наслаждения. Пульсирующее, отступающее и постепенно тающее, оно будто окутало его всего, а затем оставило за собой след неги и расслабления.

Сквозь пелену сладострастия он услышал стон, но когда след удовольствия покинул его, то уже не почувствовал ничьих прикосновений, ни единых звуков и присутствия рядом с собой падре. Закрылась дверь. Эшли остался совершенно один, лишь наедине со своими чувствами и мыслями.
Нащупав возле себя одеяло, он завернулся в него, но не смог так пролежать долго – простынь была местами влажная. Приподнявшись, он встал с кровати, взялся за край простыни и стащил ее с койки на пол. Оставил там, а следом взял снова одеяло, завернулся в него и, поджав ноги сел на кровать.
Он вспоминал все те волшебные ощущения, которые только что помог ему испытать отец Томас. Он думал о том, что никогда не испытывал ничего подобного, а теперь ему было так хорошо и наверняка захочется испытать это снова. Но его голову посещали мысли не только о желании и удовольствиях. Его терзали сомнения. Эшли почти не слышал о такой страсти, ничего не знал о подобном удовлетворении и уж тем более не был уверен, что то, что сделал падре с ним – это было правильно. Запустив руку в уже порядком отросшие слегка вьющиеся темно-русые волосы, парень немного нахмурил брови и в таком тревожном виде раздумывал о правильности произошедшего. В таком положении его и застал священник, вновь заглянувший к нему в комнату. А Джонс так глубоко задумался, что от внезапного звука голоса даже вздрогнул.
- Тебе пора искупаться
Эшли кивнул в ответ. Он довольно ловко на ощупь взял из ящика прикроватной тумбочки трусы, провозившись немного под одеялом надел их и встал с кровати. Слегка шаркая босыми ногами, он, ориентируясь по памяти, подошел к двери. И стал спускаться вниз на первый, затем вышел на задний двор.

Отредактировано Ashley Jones (2012-05-24 11:04:06)

Эшли безмолвно спустился вниз и вышел на улицу. С виду могло показаться, что он был отстранен или замкнут после того, что произошло между ним и падре утром, но сам Эшли считал это скорее глубокой задумчивостью. Он чувствовал смятение, некоторую путанность в собственных мыслях и чувствах и ощущение неловкости перед отцом Томасом. Все это творилось в его голове с того момента, когда он перестал ощущать отклики оргазма в собственном теле и до того момента пока не вышел во двор. С первым же дуновением ветра, он отвлекся от собственных мыслей. Эшли не видел солнца, но прикосновение тепла к коже ощутил сразу, едва оказался на улице. Он почувствовал, как лучи согревали его, а легкий ветерок осторожно раздувал непослушные волосы. На лице парня появилась легкая полуулыбка.
Он вновь послушно кивнул, но все равно со стеснением снял с себя единственный предмет одежды, в котором спустился. Прикрываясь, он стоял так, переминаясь с ноги на ногу, пока руки мужчины не подхватили его и не поставили в неведомую большую емкость с водой.
В приюте их чаще всего во дворе поливали из ведер. Девочек отдельно, мальчиков отдельно, хотя, кажется, старшие ребята частенько бегали подсматривать за девчонками. Иногда ребята бегали на речку и купались там. Это всегда было очень весело, поскольку сопровождалось разными играми, дурачеством и шутками. Но чаще всего и в том и другом варианте соблюдения гигиены вода была прохладная, и сиротки заодно закалялись.
- Она теплая. Да, кажется, сегодня будет жара, - он повернулся немного и почувствовал, как прикоснулись к спине руки священника. Почувствовал ловко скользящее по мокрой коже мыло. Потом повернулся лицом и когда ощутил прикосновения к груди и животу все же осмелился заговорить о том, что не давало ему покоя.
- Падре… А то, что мы делали утром… - мальчик замялся и кажется опять покраснел, было заметно как тяжело ему давался вопрос на эту тему. – Это правильно?

Эшли слушал речи священника и чем дальше он их слушал, тем больше вникал и поддавался убеждению. Хотя кое какие сомнения в нем все еще присутствовали, но благодаря умению падре вызывать доверие к своим словам, этого сомнения стало гораздо меньше, хоть и не исчезло вообще. Эшли слушал и иногда кивал. Ему особо и не ответить было нечего, он лишь тихонько пробормотал:
- Понравилось…очень.
И ведь глупо было отпираться. Эшли сам прекрасно понимал, что выдал свое порочное удовольствие еще там в комнате, когда под ласками мужчины стонал себя не помня от возбуждения. Правда говорить обо всем этом и вспоминать произошедшее утром для него было большим испытанием, а все из-за ужасного чувства стеснения, смущения и неловкости. Эшли даже не мог представить, как можно вообще говорить…о таком. Тем не менее, краснея от стыда и опуская вниз голову, он спросил в ответ:
- А вам?
И сам устыдился своему вопросу, мысленно коря себя за него. Когда водные процедуры были завершены (благодаря разговорам время пролетело незаметно) Эшли вновь ощутил сильные руки мужчины, когда тот вытаскивал его из бочки. Оказавшись на земле, он вновь прикрылся руками спереди и потоптался выжидающе. А ожидал он, когда падре отдаст ему его белье, потому как Эшли не только не видел его, но даже и не помнил где оно осталось лежать.
- Падре, я хотел бы вас попросить, - он сделал небольшую паузу. – Когда вы будете не заняты не могли бы вы меня подстричь? Кажется, волосы отросли, а из-за них так жарко, - он склонил голову чуть набок, стараясь «смотреть» своими пустыми глазами на то место, где по его мнению стоял отец Томас.

Недостаток это был или преимущество характера, но Эшли был довольно наивен и простодушен. Он быстро вник в слова святого отца и довольно легко поддался убеждению. И пусть его иногда и совсем немного еще терзали сомнения, но он принял слова падре за чистую монету, попался на его спокойные благоразумные речи и плыл, что называется, по течению. Он верил ему или просто хотел в это верить, но так или иначе этот разговор был кончен на ноте единого примирения в мнении, и Эшли больше не задавал вопросов.
Он вообще больше не произнес ни слова. Покорно шел за руку за падре обратно в дом, а затем с его помощью одевался в чистую одежду. Степыш все еще был несколько неловок и мог долго путаться с тем, где рукав, совать руку куда-нибудь не туда. Поэтому помощь падре в подобных мелочах была для него все еще бесценна и экономила время.
После переодеваний и его коротких кивков на предложение подстричься у цирюльника, как и положено, у Эшли громко заурчало в животике, как бы напоминая о том, что хозяин этого желудка еще совсем не завтракал сегодня. Прижав руку к животу, парень направился в столовую. Он не хотел беспокоить мистера Гибсона, чтобы тот что-то готовил для него, он думал перехватить что-нибудь на ходу. Вчерашнее, залежавшееся, что угодно, как когда-то он делал вместе с другими ребятами, когда они крались на кухню. После переодеваний падре куда-то ушел, но все же Эшли попался ему, когда спустя время стоял пугливой тенью в столовой и судорожно наощупь шарил руками по столешнице. Возможно, он даже хотел бы и сам что-нибудь приготовить и даже для них обоих, как бы в благодарность падре за вчерашний день, но без зрения он пока был абсолютно бесполезен для какой-либо кухонной работы. Тем более, что в приготовлении пищи он и будучи зрячим почти не практиковался.
- Простите, сэр. Я немного проголодался… Можно мне что-нибудь перекусить? Или может я попробую сам приготовить?

Теплое молоко и мягкая сдоба утолили голод парня и придали сил на весь день. А день его оказался весьма насыщенным. За руку с падре он почти весь день ходил по городу. Он все еще стеснялся своей слепоты и чувствовал неловкость, думая о том, что на улице на него могли все пялится, а может даже тыкать пальцем бормоча нечто вроде «да это же тот мальчик, которого из окна выбросили». Эшли это не слишком нравилось. Он еще не привык к такому вниманию и не научился игнорировать. Такое внимание воспринималось еще болезненно.
Но все же, когда он отвлекался мысленно, ему была интересна такая прогулка. Попасть к швее им не удалось, Мистер Гибсон объяснил это тем, что она, очевидно, уехала из города, но Эшли не слишком хорошо понял куда и почему. Но все же проблема была решена. С него сняла мерки другая женщина, которая пообещала сшить хорошую новую одежку и подогнать как следует старую, в чем сейчас ходил Джонс. Не обошлось и без причитаний и печальных сожалений, сочувствий о том, что с ним случилось. Эшли выслушал это с немного нахмуренным лицом, ведь он был настроен на выздоровление, а эта жалость выглядела так, что все кто знали о его беде уже смирились с его инвалидностью. Эшли это не нравилось, хоть он ничего не сказал об этом.
После швеи они отправились к цирюльнику, где Джонс сидел на протяжении какого-то времени и слышал как где-то рядом щелкают ножницы и по волосам проходятся зубчики расчески. Когда все было готово, ему конечно до ужаса хотелось увидеть, что теперь было у него на голове, но все что он мог сделать это лишь запустить пальцы в волосы и провести так по ним ощутив насколько коротки они стали и лежали куда аккуратнее, чем обычно.
Вечером, после ужина, немного побродив на первом этаже в нерешительности, он поднялся на второй этаж, но перепутав дверь напротив лестницы, зашел случайно к падре. То, что это была не его комната, он понял почти сразу – почувствовал там присутствие другого человека. Смутившись, Эшли замер в нерешительности, вцепившись рукой в дверь. Ему не хотелось, чтобы отец Томас понял, что он зашел к нему по ошибке. Не хотелось казаться беспомощным калекой, который даже свою дверь не может правильно найти.
- Падре..? – парень стал быстро подбирать слова, чтобы дурацкая ситуация не стала столь очевидна. – Я зашел чтобы узнать… - как всегда бывают в такие моменты ничего на ум не шло, - меня хорошо подстригли? – постояв немного на пороге, Джонс все-таки зашел и сделав несколько неуверенных шагов, опустился на кровать, сев на самый краешек.