Утро после бессонной ночи - что может быть прекраснее? Особенно, если всю фразу скрасить изрядной толикой сарказма. И ведь не в возлияниях чрезмерных, не в беспечных развлечениях он провел эту ночь, а все здесь же - в компании трудной роженицы и старика с простреленной ногой.
Девушку было по-настоящему жаль - ни одного из ее близнецов Джону спасти не удалось - роды начались слишком рано и один из детей шел ногами вперед, что усложнило процесс ровно настолько, чтобы чудом успеть вытащить с того света саму девицу. Ну хотя бы о ней док мог больше не беспокоиться - выкарабкается, как пить дать. Выносить и родить ей теперь точно не светит, но с этим можно жить. Главное смириться. И в церковь, конечно - многих успокаивают моления богу и это их право.
Второй пациент прошел значительно проще - с ним Доу управился часа за полтора, не больше. И, отправив восвояси, убедился в том, что до рассвета осталось совсем немного - толкового сна не получится, как ни старайся, решив протянуть до следующего вечера. Такое уже бывало и хотя мало радовало, было вполне терпимо.
Джон оторвался от изучения разложенных на хирургическом столе тел младенцев, еще не полностью сформированных, прошел к запертому на ключ деревянному шкафу, извлек  из его недр плоский портсигар, снова задумчиво обошел стол, щелкнул замочком, кончиками пальцев отламывая и формируя шарик из содержимого портсигара и забрасывая его в рот. Хорошая практика, позаимствованная еще в Миссии у узкоглазых шахтеров, позволяет приободриться и избежать такого неприятного последствия бессонницы, как судороги.
В приемной надрывается колокольчик, Джон прячет портсигар, разминает пальцы и очищает стол, просто срывая простыню, на которой лежат не сложившиеся наследники, формирует из нее кулек и, отправив в угол, спешит в соседнюю комнату, находу приглаживая волосы пятерней.

- Падре? - Джон преодолел разделявшее их расстояние в считанные секунды, озабоченно оглядывая сперва священника, потом его ношу. Мальчишка выглядел неважно, к тому же, очевидно, был без сознания, а это всегда усугубляло ситуацию - дети его возраста крайне неохотно реагировали на нюхательные соли, должные привести их в чувства.
- Сюда, пожалуйста. - Пройдя вперед, он толкнул дверь, отделяющую операционную от приемной и посторонился, пропуская мужчину вперед. Затем, пока тот укладывал мальчика на стол, переместился к низкому столику, на котором покоился кувшин с водой и мыло - он быстро, но тщательно вымыл руки в побитом жизнью жестяном тазике - привычка, кажущаяся многим нетерпеливым посетителям пустой тратой времени, но трепетно почитаемая поклонником гигиены и считаемая им едва ли не первейшим делом в борьбе со случайными инфекциями.
- Хорошо, постойте рядом, на случай, если мне понадобится помощь. И помойте руки. - Он заметил кровь на руке священника и кивнул ему на свои умывальные принадлежности, обходя стол и поворачивая голову ребенка, придерживая пальцами его горло - пальцы уловили биение пульса в сонной артерии и док кивнул своим мыслям, обшаривая теперь затылок мальчика - все верно, кровь именно отсюда. Беглого осмотра хватает на то, чтобы понять - больше крупных ранений нет, если не считать пары синяков.
Теперь самое главное - привести ребенка в сознание. Доу все еще придерживает ладонью голову мальчика, водя склянкой перед его носом.
- Как его имя? - Ожидая, подействует соль, или нет, Джон косится на священника. - Если он пролежал так довольно долго, как вы сказали, даже если сейчас очнется, я не могу ничего утверждать про его дальнейшее состояние...
Весьма абстрактная фраза. Мальчишка может вовсе не очнуться - Джон уже видел такое. При наихудшем раскладе могут начаться судороги и рвота, а затем ритм сердца потихоньку затихнет - раненный просто перестает дышать. Оставалось только верить и надеяться, что в этот раз юной душе повезет.
Джон отвел взгляд от падре и, не отпуская головы пострадавшего, осмотрел лицо мальчика - его явно побили незадолго до падения. Другие дети, очевидно. Что ж, священнику будет чем заняться в своей обители. А пока не помешало бы ему помолиться.

"Эшли" - повторил Джон про себя и, кивнув, чуть переместил руку, настойчиво повторяя манипуляции с солью - до того, как мальчишка придет в себя предпринимать какие-то действия все-равно бессмысленно и может оказаться вовсе пустой тратой времени.
Он прокатил во рту опиумный шарик, растер его между зубами, начиная чувствовать, как проявляется его полезное воздействие на организм. Странное состояние, бывшее обычно нормальным последствием бессонной ночи - некое состояние вне себя самого, постепенно отступало, прояснялось сознание - он просто ощущал себя значительно бодрее, чем в то время, когда ковырялся с телами близнецов.
- Давайте, мистер Джонс. - Без тени иронии позвал доктор мальчика, наконец вздрогнувшего и шевельнувшегося. Он говорил вкрадчиво и негромко, стараясь не напугать ребенка, выскальзывающего из тесных объятий обморока - если он начнет вырываться или закричит на пользу ему это точно не пойдет, поэтому отставив соль, сделавшую свое дело, вторая рука Доу накрыла плечо Эшли, аккуратно, но существенно контролируя его телодвижения, давая, при этом, возможность, перевернуться на бок, если его начнет тошнить.
- Мистер Джонс... Эшли. Вы меня слышите? - Вглядываясь в медленно и неверно открывающиеся глаза ребенка, Джон постарался сразу понять - повлияло ли падение на его зрение или слух.
Движения падре, сперва мерившего шагами комнату, а затем сократившего траекторию до минимальной, действовали, как ни странно, даже умиротворяюще.

- Тшшш!... Хорошо. Хорошо, вот так, мистер Джонс. - Мальчик двигается, выворачивается - Джон продвигает руку, продолжая придерживать его голову, помогает перевернуться на бок, ногой подталкивает широкий медный таз так, чтобы свесивший голову мальчик не промахнулся в процессе опорожнения желудка.
Выдернув откуда-то длинную полоску ткани, доктор промакнул ею губы Эшли, сноровисто укладывая его так, чтобы тот не захлебнулся и заодно открывая себе возможность наконец детально осмотреть рану, раскладывая на пряди волосы мальчика на затылке. Несколько щелчков ножницами и шевелюра ребенка избирательно редеет, но тут не до соображений красоты - если выживет, монашки в приюте подравняют прическу и будет совсем незаметно.
- Падре, попробуйте поговорить с ним, пока я зашиваю.
Не отходя далеко, он зазвенел инструментами, придвигая к себе стол с явно видавшими виды поддонами - неоднократно бывшими в ловких руках кузнеца, но проверенные годами. В отличие от него инструментарий был на высоте - ухоженный, чистый, идеальная острота лезвий, затянутые винты - не каждый провинциальный врач мог такими похвастаться.
Обрывки тряпок, смоченные в настоях, основанных черт знает на каких растениях, стирают кровь, обнажая края раны - Джон прощупывает кончиками пальцев и их и, чувствуя, как содрогается тело ребенка, прожимает сильнее, практически убеждаясь в том, что череп не расколот. Это уже само по себе неплохо.
Следующий этап - опий. Втирается в кожу рядом с раной - если попадет внутрь - не страшно, даже лучше.
Доу немного медлит, раздумывая, следует ли тратить на мальчишку запас ценного вещества, но натыкается взглядом на напряженное лицо священника и смиряется - расходует без сожалений. Не помешало бы, конечно, чтобы Господь оценил спасение этого существа как-нибудь заметно.
Размышления такого рода, к счастью, не влияют на ситуацию пагубно - то, что мальчик не забился в агонии к этому времени - уже само по себе и неплохо.
Опий снимает боль, тритупляет чувствительность и, вооруживщись иглой и нитью, Джон снова взывает к священнику.
- Падре, мне нужно, чтобы вы подержали его голову. Держите достаточно сильно...
Не особенно-то дожидаясь реакции, доктор прижимает руки мужчины к голове Эшли, показывая как держать и, удостоверясь, что тот справится, сам обхватывает пятерней, двумя пальцами сводя края раны и делая первый прокол.
- Мистер Джонс, вы слышите меня? Можете ответить? Постарайтесь не двигаться несколько минут. Это крайне важно.
Голос звучит так же как и прежде очень спокойно и даже строго - док говорит не с ребенком, не с несчастным сироткой, не с отребьем города, будущим разбойником или спившимся бродягой, он говорит с пациентом. И ему крайне важно, чтобы Эшли это понял.

Когда наконец спазмы прекратились, и Эшли перестал извергать из себя вчерашний ужин и обед, он почувствовал себя несколько лучше. Однако не намного. Потом стало происходить вообще что-то странное, Эшли слышал щелчки, и слова обращенные еще к кому-то. Он сказал падре? Эшли было больно, но он все таки на удивление хорошо слышал то, что происходило вокруг. Раздался металлический звон, непонятный шорох...
- Аааааа! - завопил Эшли, когда эскулап стал давить ему на черепушку. Он дернулся, но тут почувствовал как чужие пальцы легли ему на голову. Еще одни. Затем зазвучал голос. В этот момент Эшли будто превратился в один большой сгусток органов чувств. Всех кроме зрения. Все то время с тех пор как он очнулся, он не переставал пытаться открыть глаза и что-то различить в кромешной тьме. Но не мог. Как и не мог понять этого. Что это? Почему?
В воздухе появился специфический резкий запах. Эшли поморщил нос. Он слышал то, что говорил доктор, слышал бормотания падре, но теперь слова улавливались уже хуже. Он по-прежнему чувствовал этот запах и постепенно ощущал, что чем больше он его вдыхает, тем продолжительней крутиться вокруг него окружающий мир. А точнее окружающая тьма. Но как бы то ни было, он был хорошим мальчиком и лежал уже смирно, не дрыгался и вообще притих.
Только морщился. Болезненные ощущения в районе головы пропали (он вообще перестал что либо там чувствовать), зато теперь, заместо боли появилось это странное кружение и подобные легкие эфемерные чувства. Все что он сейчас хотел — это чтобы все это прекратилось. Пропал этот запах, ушло головокружение и всякая боль, чтобы нормально открылись глаза и можно было бы взглянуть на отца Томаса (он здесь, ничего себе!) и мужчину с таким решительный голосом. Хотелось рассказать что произошло, хотелось элементарно почувствовать теплую человеческую руку. Но проклятая слабость просто вышибала из колеи, заставляя лежать вот так на чем-то не слишком мягком и тихонько посвистывать носом при каждом вдохе.

- Если для вас не принципиально его присутствие в приюте, я бы скорее оставил мальчика здесь. Под надзором. - Оказавшись снаружи, Джон прикрыл за собой дверь и повернулся лицом к священнику, неторопливо вытирая руки узким и кипельно-белым полотенцем. За этой размеренностью движений скрывалось сразу многое - и необходимость еще раз осмыслить итог своих наблюдений, и подбор слов, и даже некоторое внутреннее переживание - каким бы сдержанным он ни пытался выглядеть, когда дело касалось работы, все же черствым и равнодушным Доу не был.
Может быть и зря - поберег бы нервы...
Наконец руки оказались абсолютно сухими и формулировать сложные вещи простыми словами стало бесполезно, поэтому Джон прошел чуть глубже в комнату, бросил кусок тряпки на стол и, обойдя его, оперся обеими ладонями, ловя взгляд падре, прежде чем заговорить.
- Кажется, вследствие травмы он почти ослеп.
Вряд ли, конечно, священника начнет причитать и убиваться, в конце-концов, он мужчина, а мальчишка вовсе ему не родня, но Джон внутренне приготовился к той реакции, которую стоило бы ожидать, если бы он озвучил свои наблюдения перед семьей с единственным сыном.
- Я пока не могу сказать, навсегда это, или на время... - Он развел руками. Во рту стало горько - не от соображений о судьбе несчастного ребенка, а от послевкусия, оставленного опием, и Джон отпил из чашки, смачивая горло. В конце-концов, если он останется под надзором монашек, этот парень, то может и выживет. Только вот, если он ослепнет полностью, что это будет за жизнь.
Джон потер переносицу, прежде чем продолжить, и подумал, что сам бы, наверное, немедленно застрелился, если бы нашел револьвер. Или повесился бы, для уверенности.
- Но сейчас его глаза реагируют только на свет. Он не видит силуэтов, оттенков и всего остального.
Продолжить не дал сам мальчик. Будто почувствовав, или на самом деле обнаружив, что судьба его не весела, он подал голос, призывая их обратно. Джон отошел от стола и, поджав губы, неопределенно повел плечами, проходя мимо священника обратно в операционную.

Уже стало неважно, что было прохладно, что он чувствовал слабость, и все его мысли,  которые посещали его до этого показались в миг ничтожными и глупыми. Страх и волнение яркой вспышкой озарили его сознание,  заставляя думать только об одном. В голове будто пульсировала паническая мысль о том, почему же он ничего не видит. Догадки были самые разные. Ведь так всегда бывает. С одной стороны утешаешь себя чем-то несерьезным и простым, а с другой стороны все равно проносится назойливая мысль о самом страшном. И ничего с этим не сделаешь.
Эшли перестал щупать свое лицо и звать священника с лекарем. Он наоборот притих и постарался прислушаться к тому что происходило вокруг. Может удастся расслышать, о чем они говорят? Ведь это наверняка связано с тем, что Эшли не видит. Но почему доктор ничего не сказал до этого, когда осматривал его?  Он услышал шаги. Ах да, какой же глупый, наверняка они перестали говорить о нем, когда он начал вопить. У Эшли от волнения стали путаться мысли. Может это какая-нибудь глазная инфекция? Или реакция на лекарство? Может такое вообще бывает у всех, кто выпадает из окна, а на следующий день это проходит?
Ему показалось, что рядом кто-то есть. Он слышал шаги, он улавливал равномерное дыхание. Парень протянул руку пытаясь хотя бы наощупь почувствовать кто рядом с ним.
- Доктор, мне...я не вижу...ничего. Что это? Это временно? Почему так?
Эшли такой Эшли. Даже вывалившись из окна и получив травмы, о которых сейчас не имел представления, но безусловно догадывался, он остался таким же до ужаса любопытным и так же сыпал вопросами, как еще вчера после репетиции хора. Его холодные пальцы словили чью-то руку и немного сжали, будто жадно вцепившись. Не очень разобрав кому она принадлежит, Эшли продолжал держать ее. Он хотел знать, он хотел понять и в то же время страх рождал желание не знать ответа на эти вопросы. Страх того, что домыслы об ужасном могут подтвердиться. Может лучше не знать ответа? Нет, его уже было не остановить. Он очнулся не так давно и чувствовал себя неважно, а сейчас ожидание ответа заставляло его нервничать и переживать. Хоть он и старался этого не показывать.
- Только не обманывайте меня, ладно? Я не маленький